Сладкая жизнь Москвы имеет горький привкус во многих отношениях. Лужков - это эпоха, но весьма неоднозначная. Странно, что мимо его проъодит возможность сделать хорошее для инвалидов. А есть, есть кому подражать. К биографии Долгорукова добавлю, что его ближайшие родственики были захоронены в Болдинском монастыре. Мне довелось присутствовать на открытии могилы одного из князей Долгоруких. Это был по нашему олигарх, но его гроб и одежды оказались весьма скромны. Нашим большим лицам стоило бы подумать о вечных ценностях.

Штатский военный

Журнал «Власть»   № 35 (889) от 06.09.2010   

Фото: Юрий Мартьянов/Коммерсантъ

В Историческом музее проходит выставка "Хозяин Москвы", посвященная князю Владимиру Долгорукову. Корреспондент "Власти" Сергей Ходнев считает, что самый знаменитый из дореволюционных мэров добился своей репутации благодаря тому, что был не похож на крепкого хозяйственника.

Биография Долгорукова не просто логически распадается на сидение в столице и всю предыдущую военную карьеру — это как будто бы две разные жизни двух разных людей. Вот ревностный, исполнительный и энергичный служака, образцовый организатор, неплохой командир — может быть, в полководческом деле не гений, но в любом случае, что называется, военная косточка. А вот Долгоруков московский, вальяжный, ведущий дела споро и широко, но немного небрежно, слегка жуир, любитель добрых дел и хлебосольных праздников,— словом, совершенно штатский тип благодушного помещика, любимого крестьянами.

Дело, конечно, еще и в том, откуда мы знаем о подробностях этой жизни, вернее, жизней. О военной карьере говорят — с положенным немногословием — послужные списки и формуляры. А вот о губернаторстве князя Владимира Андреевича — и щедрые на детали мемуаристы вроде того же Гиляровского, и официальные панегирики из разряда тех поздравительных адресов, что показаны на выставке.

Возраст опять же: генерал-губернатором он стал в 54 года. Это довольно много для человека, брошенного, говоря советским языком, на такой ответственный участок, как вторая столица империи.

Впервые-то отличился Долгоруков рано, в 21 год, когда принимал в 1831-м участие в карательной кампании против восставшей Польши. Два года спустя его назначили адъютантом военного министра, и в течение 30 лет его карьера определялась скорее ведомственными, нежели боевыми успехами. Годы шли, чины капали, сменился император. Александру II, видимо, понадобился в Москве именно такой человек — исполнительный, но с известным масштабом, чтобы разом и военная выправка, и многолетний бюрократический опыт.

Долгоруков не подвел: инициированные царем общегосударственные реформы в городе прошли гладко, купечество с энтузиазмом впряглось в общественную активность, деловито заработало заведенное по новым порядкам самоуправление. Это отмечает и посвященный выставке пресс-релиз, перечисляя дарованные при Долгорукове городу блага: улучшилось водоснабжение, начали освещать улицы газовыми фонарями, появилась конка. А еще при Долгорукове построили храм Христа Спасителя, тот же самый Исторический музей и нынешнее здание Сандуновских бань, куда, между прочим, регулярно заходил попариться и сам генерал-губернатор.

Народ вообще любит, когда власть демонстративно общается с ним запросто. Этот рецепт работал еще в гоголевские времена, работает и теперь. Генерал-губернатор неспешно гуляет по улицам — обыватели радешеньки; генерал-губернатор, представитель императора всероссийского, по-свойски здоровается с купцом — гостинодворец лопается от гордости.

Долгорукова никто не упрекал в казнокрадстве, однако за четверть века своего правления в Москве он с удовольствием прожил, надо думать, не одно состояние, после него из личных средств не осталось ни копейки. Жены и детей у него не было, копить было незачем — неудивительно, что частые балы в генерал-губернаторском доме на Тверской были своей расточительностью знамениты на всю Россию.

Но не только балы: если только к благотворительности применимо слово "расточительность", то в этом смысле щедрость князя тоже была беспримерно расточительной. Он жертвовал на больницы, дома призрения и тому подобные богоугодные заведения, раздавал стипендии, пенсии и пособия, возглавлял многочисленные благотворительные общества — и вдобавок всячески побуждал состоятельных людей ему в этом подражать. Последнее снискало ему немало недоброжелателей. Не по факту душевной широты, конечно, а из-за того, что доступ на те же генерал-губернаторские балы получало общество пестрое, чтобы не сказать сомнительное: титул попечителя очередного богоугодного общества открывал двери генерал-губернаторского дома хоть перед содержателем притона.

Это патриархальное благодушие князя, как будто бы и думать не думавшего ни о какой политике, в конечном счете восстановило против него не только снобов-аристократов, но и правительственную верхушку, причем по вопросам совсем не бального характера. Во времена, когда хозяйственную жизнь можно было регулировать начальственными указами, Долгоруков охотно давал волю московской буржуазии, хотя и не по идейно-экономическим соображениям, а по причинам чисто практического свойства: на все вышеперечисленные цели ему были нужны деньги. Личные дела Долгорукова с купцами двор не слишком интересовали, но то, что в результате этих дел росло влияние еврейского капитала, с точки зрения Александра III, было непростительно. И даже невинный демократизм генерал-губернатора начинал тогда выглядеть подозрительным: не слишком ли это ободряет всяких там либералов-разночинцев? Император десять лет слушал наветы на Долгорукова, в свое время руководившего торжествами в честь его коронации, а потом решил, что генерал-губернатор действительно "сошел в последнее время совершенно с ума",— и назначил в Москву своего брата, великого князя Сергея Александровича.